Статья в журнале «Проект-Россия» №78.
Система обучения, практикуемая в МАРХИ, происходит из авангардных 1920-х. Ядро этой системы формируют проектные группы, или, как их еще называют, мастерские. Вокруг мастерских «кружат» разнообразные технические и гуманитарные кафедры—так мошки кружат вокруг дачного абажура, вселяя чувство надежности и уюта.
Во времена Владимира Кринского, создателя и многолетнего главы факультета общей подготовки (ФОП), и Ивана Николаева, ректора МАРХИ в периоды с 1945 по 1947 и с 1958 по 1970 год, преподавание в институте считалось весьма респектабельным занятием—не в последнюю очередь благодаря достойной заработной плате. Тогда чуть ли не каждый мечтал стать ассистентом руководителя мастерской, но эти места доставались в основном секретарям комсомольской организации, которых с удовольствием брали на педагогическую работу сразу же после выпуска. Именно тогда, как мне кажется, была заложена мина замедленного действия под кадровое развитие института.
Сейчас ни о какой респектабельности говорить уже не приходится. А как же иначе, если ассистентам платят около ста долларов в месяц… по старому курсу. С такими ставками нормальные кадры не вырастить. Бывает, приходят преподавать практикующие архитекторы, которым до последнего времени было плевать на зарплату, но их интерес часто сводится к тому, чтобы набирать в свои бюро стажеров из числа своих же студентов. Мало кто из них озабочен тем, чтобы поддерживать на плаву ковчег обрюзгшего МАРХИ, в который путем сложных мутаций и превратился энергичный ВХУТЕМАС. Впрочем, для этого у большинства не хватит ни времени, ни методической смекалки. В результате реконструкция кадрового устройства школы, необходимость которой назрела уже давно, так и не стала приоритетом. Решать эту проблему, кажется, никто особенно не собирается.
Зато институт долгие годы физически перестраивался, в смысле—реконструировался. Этот процесс отнял массу времени и сил. В результате появился элегантный белый мансардный этаж, который, если зажмуриться, напоминает немецкую архитектуру в духе зрелого Освальда Матиаса Унгерса. Лифт, который доставлял бы пожилых преподавателей на новый этаж, к сожалению, так и не появился, и старики с палками все реже докарабкиваются до своих кафедр. А когда естественная, простите за цинизм, ротация кадров совпала с чистками Министерства образования и науки, которое мерно и методично выполняет «стандартный евроремонт» системы мархишного образования, случился жесткий кадровый кризис 10-х годов нового века. Новый этаж построен, но не совсем понятно, для кого.
В институте введена т.н. Болонская система, точнее, какая-то мудреная разновидность этой системы, своего рода гибрид старого и нового. Дипломы специалистов в 2016 году будут выдаваться в последний раз.
По кузнецовской лестнице теперь бродят будущие бакалавры и магистры, вытеснившие «архитекторов широкого профиля»… Еще раньше компьютерное проектирование вытеснило ручное черчение. А вот макетирование из белой бумаги или крафткартона чувствует себя довольно бодро. Некоторые выпускающие группы, особенно на кафедре Андрея Некрасова, делают гигантские картонные и бумажные увражи, которые периодически заваливают, как первый снег, верхний мансардный холл или традиционный выставочный зал на первом этаже.
Что останется неизменным после жесткой «болонской инъекции» в тело МАРХИ? Ответ: ФОП(факультет общей подготовки). Этот курс по-прежнему будет двухлетним. В отличие от выпускного курса, который потеряет год. Что не так страшно, как, уж повторюсь, дефицит кадровых преподавателей с харизмой, выращенных внутри школы. Скорее всего, именно по причине их острой нехватки студенты в последние семестры шестилетней подготовки в основном работают, скверно посещая занятия. На это жалуются практически все руководители проектных групп. Вижу это и я. Но что можно с этим поделать, если реальная грубая и жесткая практика учит студентов большему, чем выпускные курсы института, да к тому же позволяет им что-то зарабатывать?
Как кадровый преподаватель с 33-летним стажем, тянувший лямку ассистента еще в 1980-е годы, как до, так и после перестройки, я неплохо осведомлен о том, как функционирует система подготовки специалистов. Мне довелось поработать на разных кафедрах с такими харизматиками, как Борис Григорьевич Бархин, Никита Дмитриевич Кострикин, Борис Константинович Еремин, и многими другими, а однажды даже с отцом рок-исполнителя Андрея Макаревича Вадимом Григорьевичем на ФОП, но разбирать всю эту историю в короткой четырехстраничной заметке—дело пустое. Отмечу только одну странность ФОП, которой до сих пор не могу найти объяснение: по какой-то причине последним заданием второго курса является проект частной виллы, хотя это, вообще, сложнейшая тема, требующая высокой профессиональной культуры. Главные шедевры ХХ века вроде виллы Савой Ле Корбюзье или Дома над водопадом Фрэнка Ллойда Райта рассматриваются там как достижимые и понятные ориентиры для 18-летних барышень.
Кстати, феминизация—вторая серьезнейшая проблема после кадрового провала 2010-х. Причем феминизация как преподавательской, так и студенческой среды. Притом что архитектура считается мужской профессией, и неспроста. Но с этим, кажется, уже ничего не поделаешь. По крайней мере девушки отличаются бóльшей исполнительностью и организованностью, чем редкие мужские особи. Например, в рядовой группе института из четырнадцати человек может легко обнаружиться пара гендерных аналогов Казакова с Баженовым или Мельникова с Леонидовым. И не более. Полагаю, поле битвы московской архитектурной практики через двадцать лет будут украшать собой опытные 40-летние «архитектрисы». Они же, заседая во всевозможных советах, будут «рубить головы» неудачным проектам своих коллег в юбках. Нас ждет период архитектурных амазонок, если профессия «архитектор», разумеется, до этого доживет.
Прежде студенты МАРХИ умели рисовать и чертить, порой виртуозно, чем выгодно отличались от выходцев из всевозможных «прогрессивных» школ. В 1990-е годы я преподавал как в Германии, так и в Великобритании (на архитектурном факультете мюнхенского Политехнического института и в лондонской Архитектурной школе Архитектурной ассоциации), проехал с курсом лекций по всему миру от Эдинбурга до Токио, и всюду меня поражала полная графическая беспомощность местных студентов. Рисовать, даже в смысле классического карандашного рисунка или, например, гризайля по торшону, те совсем не умели. Видимо, за полной ненадобностью. Сейчас ситуация изменилась. В МАРХИ, где несмотря на все усечения сохранился курс классического рисунка, компьютер сослужил дурную службу, «подставив ножку» базовой ручной работе – основе традиционного МАРХИ. И это третья проблема. Хотя разница между западными демократическими воркшопами и нашей системой мастерских все еще велика.
Впрочем, идентифицировать мархишных выпускников можно довольно быстро. Самые рукастые из них, знающие язык и неленивые всегда без особых проблем устраивались на работу в западные бюро, делая там традиционную для со- временной системы более-менее бессмысленную карьеру. Конечно, сделать карьеру в Москве в «сливочные нулевые» было несказанно проще. Но многие велись на миф о «прекрасном рыцарственном Западе» и уезжали, а сейчас чешут репу, когда оказываются без работы по причине кризиса… Между тем в России теперь уже намного труднее проскочить по ступенькам карьерной лестницы.
Многие в архитектурном институте все еще хотят быть модными и похожими на Запад. Разговоры про догонялки с Западом, соответствие текущим трендам и прочая более-менее убедительная для юных девичьих ушек чепуха—все еще главная «преподавательская морковка» кадровых педагогов-неофитов, которые сразу попадают в профессора, минуя традиционную кадровую педагогическую лестницу. Этим представителям «новой профессуры» программа традиционного учебного проектирования кажется немодной, смешной, короче говоря, рудиментарной. Хотя она по-прежнему неплохо годится как инструмент для натаскивания молодняка по части совмещения функции и объема. С этой задачей брезгливый и забронзовевший ФОП справляется так же, как и 70 лет назад, в момент расцвета своей методики подготовки молодых «гениев от зодчества». Зато желание быть модным ФОП практически не свойственно. Здесь детям, которые не знают уже почти никого, кроме Захи Хадид и Рема Колхааса, до сих пор восторженно рассказывают о «небожителях» вроде Корбюзье или Райта.
Это, к слову, четвертая проблема МАРХИ—отсутствие у студентов заинтересованности в расширении своего культурного кругозора. Парадокс в том, что, хотя информации стало куда больше и она доступнее, чем раньше, нынешние студенты знают гораздо меньше, чем их предшественники, а самое удивительное, что и знать не хотят. Что возвращает нас к наи- главнейшей проблеме остановки институтского конвейера по подготовке кадровых харизматиков. Но хватит об этом—это больная тема… По уровню непросвещенности мы теперь до- гнали студентов мюнхенского Политехнического института, общение с которыми вызвало у меня настоящий шок—они знали только тех архитекторов, которые читали у них лекции, пускай это и были Питер Айзенман и Даниэль Либескинд, только что выигравший конкурс на Еврейский музей в Берлине.
Пожалуй, приложу к этому тексту свой дипломный проект конца 1979-го, когда я тоже хотел быть модным и постоянно оглядывался на Запад. Тогда в моде был постмодернизм. Казалось, что он пришел на века и что это только начало. В МАРХИ в это истово уверовали, как позднее уверовали в перестройку и прекрасный русский капитализм, благодаря которым российская архитектура, наконец, воспрянет и расцветет. Тогда прогрессивный, как и всегда, Евгений Викторович Асс рассказывал на своих лекциях, проходивших в Союзе архитекторов СССР на улице Щусева (сегодня—Гранатный переулок), о братьях Крие, Роберте Вентури и других мастерах. Но теперь слово «постмодернизм» превратилось чуть ли не в ругательство. Стилевые и прочие тренды, столь важные для студентов и преподавателей, которые хотят всегда быть «на острие», меняются с устрашающей скоростью, и за ними трудно поспевать такой консервативной авангардистской школе, каковой является Московский архитектурный институт.
Но нужны ли нам изменения? Чьими силами они будут осуществляться? Едва ли кто-то сможет дать на эти вопросы уверенные ответы. Какой смысл готовить специалистов
с «вшитой» вкусовой ориентацией, если к тому моменту, когда они доберутся до практики, мода уже изменится? И доберутся ли вообще? МАРХИ все еще велик и огромен, но он застыл
и окутан дымкой неопределенности, словно в предчувствии роковых перемен.
MARChI practices a system of educa-
tion originating from the avant-garde
trends of the 1920s. Design groups,
otherwise known as studios, form the
core of this system. All sorts of techni-
cal and humanities chairs “swarm”
around the studios, as moths swarm
around a dacha lampshade, instilling
a feeling of safety and comfort.
In the times of Vladimir Krinsky,
the founder and long-standing head
of the general education faculty (FOP),
and Ivan Nikolayev, MARChI rector
from 1945 to 1947 and from 1958 into
the 1970s, teaching at the institute
was deemed a fairly respectable voca-
tion, in no small measure due to solid
remuneration. Then short of everybody
dreamed of studio head assistantship,
but those positions were the domain
of mostly Young Komsomol Organisa-
tion secretaries, who were promptly
hired upon graduation. It seems to
me that it was then that a time bomb
was planted under MARChI HR devel-
opment.
There is no respectability to speak
of now. Small wonder, given the as-
sistantship fees of an equivalent of a
monthly hundred dollars… according
to an earlier rouble exchange rate. One
can hardly raise good professionals
with such fees. Practicing architects do
happen to come teach at the institute
and until recently did not care much
about the fees, but were frequently
interested in recruiting trainees from
among their own students. Few of them
show concern over keeping afloat the
ark of the flabby MARChI, into which
the energetic VKHUTEMAS transformed
in the course of complex mutations.
Anyhow, most of them don’t have time
or methodological acumen for that. As
a result, the institute’s cadre structure
overhaul, a long-time necessity, has
failed to gain priority. Nobody seems
intent to tackle this problem.
Instead, for years on end the insti-
tute has been overhauled physically,
which became a time- and energy-
consuming process. As a result, there
appeared an elegant white mansard
resembling German architecture in
the spirit of mature Oswald Mathias
Ungers, if you screw up your eyes. Un-
fortunately, the lift to take elderly pro-
fessors to the new floor has failed to
materialise, so the oldsters with their
walking sticks increasingly rarely climb
to their chairs. And when the natural,
excuse my cynicism, cadre rotation co-
incided with the purges undertaken by
the Ministry of Education and Science
that steadily and methodically put the
MARChI education system to “standard
Euro repairs”, a fierce HR crisis struck
in the 2010s. The new floor has been
built no one knows who for.
The institute has adopted the so-
called Bologna rating, or rather some
fanciful hybrid of the old and the new.
Specialist diplomas are to be issued
for the last time in 2016. Future bach-
elors and majors who have replaced
“multi-discipline architects” are now
walking up and down Kuznetsov’s
stairs. A bit earlier computer-aided
design squeezed out hand draw-
ing. Conversely, white paper or kraft
cardboard modelling is still thriving.
Some graduate groups, especially at
Andrey Nekrasov’s chair, produce giant
cardboard and paper ouvres flooding,
like first snow, the upper mansard hall
or the traditional ground-floor exhibi-
tion hall.
What is to withstand the harsh “Bo-
logna injection” in the MARChI body?
The answer is the general education
faculty, which will continue to take two
years, unlike the graduation course,
which is to be cut by one year. Which
is not as bad as, let me reiterate, the
shortage of home-raised charismatic
professors. It is perhaps precisely for
the latter reason that in the last semes-
ters of six-year training students most-
ly work and skip classes. Practically all
project group leaders complain about
that. I, too, am aware of that. And what
can be done about that if brutal and
tough reality practice teaches students
more than the institute’s graduation
courses and allows them to earn some
money to boot?
As a staff lecturer with 33 year-long
experience who toiled away assistant-
ship way back in the 1980s both before
and after Perestroika, I am quite famil-
iar with the way our specialist training
system operates. I happened to work at
different chairs alongside such charis-
matic figures as Boris Barkhin, Nikita
Kostrikin, Boris Yeremin and many oth-
ers, and at some point even with Vadim
Makarevitch, father of pop singer
Andrey Makarevitch, at the FOP, but it
is idle talk to go into details in a short
four-page article. Let me only point to
one oddity about FOP that I still cannot
explain: why is the last second-year
project a design of a private villa,
although it is an extremely difficult
assignment presupposing high profes-
sional standards? Meanwhile, the main
twentieth-century masterpieces of the
type of Le Corbusier’s Villa Savoye or
the so-called Fallingwater house of
Frank Lloyd Wright, are considered
there as accessible and understand-
able guidelines for 18 year-old ladies.
Incidentally, feminisation is anoth-
er serious problem after the HR fiasco
of the 2010s. The process is observed
among both the teaching staff and
studentship. However, architecture, for
good reasons, has been regarded as a
man’s trade. But it seems that nothing
can be done about that. At least, young
girls are distinguished by greater dili-
gence and organisation than the rare
male students. For instance, one can
easily find a pair of gender analogues
of Kazakov and Bazhenov or Melnikov
and Leonidov in an average MARChI
group of 14. I believe within twenty
years experienced 40 year-old architec-
tresses will command the battlefield
of Moscow architectural practice. And
sitting on all sorts of councils they will
also “chop the heads” of the unsuc-
cessful projects of their female col-
leagues. We have in store a period of
amazons of architecture, of course, if
the architectural profession survives.
In the past MARChI students knew
how to draw and were at times virtuoso
draughtsmen favourably differing from
graduates of all sorts of “progressive”
schools. In the 1990s, I taught both in
Germany and in Great Britain (at the
architecture department of the Munich
Polytechnic School and the AA School
of Architecture, London), read lectures
the world over from Edinburgh to Tokyo
and was invariably struck by the utter
drawing helplessness of local stu-
dents. They were absolutely incapable
of drawing, in the sense of classical
pencil drawing or, say, torchon paper
grisaille technique, apparently, for
lack of any use. The situation is differ-
ent now. At MARChI which, despite all
curtailment, has retained a classical
drawing course the computer has done
a disservice to basic handiwork as the
stalwart of the traditional MARChI.
And this is still another problem, even
though the difference between demo-
western studios and our studio system is still great.
Anyhow, it is rather easy to identify
MARChI graduates. The smartest of them who speak languages and are not lazy had no problems finding employ- ment in western bureaus and made more or less meaningless careers traditional for the contemporary system. Needless to say, it was immeasurably easier to make a career in Moscow in the fatty 2000s. Many were taken in by the myth of the “wonderful knightly West” and left and are now scratching their heads when they lose jobs due to the crisis. Meanwhile, it is not so easy to climb the career ladder in today’s Russia.
Many at MARChI still aspire to be fashion-oriented and western lookalikes. Talk about catching up with the West, matching current trends and other nonsense more or less convincing to young girls’ ears continues to be the main “instruction carrot” for the neophytes who get professorship right away skipping the traditional teaching career ladder. These representatives of the “new professorship” find the traditional training design programme not fashionable, ridiculous and, in short, rudimentary. Even though, as before, it is quite instrumental in drilling the young to match volume with function. The finicky and haloed FOP is coping with this task just as it did 70 years ago in the heyday of its methods of training young “geniuses of architecture”. Meanwhile, FOP is practically devoid of any desire to follow fashion and continues ecstatically telling about iconic figures, such as Le Corbusier or Wright, to kids who already know next to nobody apart from Zaha Hadid and Rem Koolhaas.
Incidentally, this lack of interest among students in broadening their cultural horizons is yet another problem of MARChI. The paradox consists in the fact that, although there is much more information and it is more accessible than before, present-day students know far less than their predecessors and, what it surprising, don’t want to know. This brings us back to the paramount problem of the MARChI charismatic staff training conveyer belt coming to a standstill. But enough of this burning issue. In the level of ignorance we have caught up with the Munich Polytechnic School students, who really shocked me by knowing only the architects who read them lectures, even though they were Peter Eisenman and Daniel Libeskind, who had just won the competition to design the Jew- ish Museum in Berlin.
I think I will accompany this text with my diploma project of late 1979, when I, too, wanted to be fashionable and looked up to the West. Postmodernism was in at that time. It seemed that it had come to stay and that it was just the beginning. People at MARChI believed in that devoutly, just as they did later on in Perestroika and wonderful Russian capitalism that would bring Russian architecture back to life and florescence. The ever progressive Eugene Asse spoke at his lectures at the Soviet Architects’ Union in Shchusev Street (now Granatny Lane) about the Krier brothers, Robert Venturi and other masters. Now “postmodernism” is short of a curse word. Stylistic and other trends that students and lecturers keen on being always at the “cutting edge” find so important keep changing at an alarming rate and a conservative avant-garde school, such as MARChI, finds it hard to keep abreast of them.
Do we need any changes? Who is to undertake them? Hardly anybody can answer these questions confidently. What’s the use of training specialists with in-built taste orientation if by the time they make it to practice something else will be in vogue? And are they ever to make it to practice?
MARChI is still imposing and awesome, but it is frozen to the spot and enveloped in the mist of uncertainty, as if in anticipation of fateful changes.
Журнал «Проект-Россия» №78.
А graduation project with the theme “Sanatorium in Marfino” designed by Mikhail Belov in 1979–1980 with Boris Barkhin and Andrey Nekrasov as his tutors.
Дипломный проект Михаила Белова на тему «Санаторий в Марфино», выполненный в 1979–1980 гг. под руководством Бориса Бархина и Андрея Некрасова.
info@arhbelov.ru