255/CCLV. Треснувший монолит.

Эпиграфы:

«Распалась связь времен». Шекспир. «Гамлет».

«Народ безмолствует». Пушкин. «Борис Годунов», последнее предложение пьесы.

Речь не об отдельных личностях, с особым мнением или без оного, от растерянности, скепсиса или неверия. Речь о массивном монолите общества потребления, который теряет подлинные признаки целостности, по инерции имитируя их с особенной яростью, хотя и трещит по швам.

Общество больше ни нечто единое. И то, что безмолвствует тоже. Оно фрагментировано. Разбито на секулярные сообщества, у каждого из которых своя правда и даже свои догматы. И только то, что приятно слышать идентифицируется как «правда», таковой воспринимается, все иное даже не может быть выслушано. Это больно. Единая глыба «народной массы» еще не развалилась, но уже треснула и в трещины можно просунуть любопытные головы сомневающихся. Им неуютно. Они пытаются понять все стороны, всех сообществ.

И разобравшись, не понимают что делать. Это драматическое переживание. «Великое глобальное общество потребления», недавно скатанное в огромный бесформенный шар из «хотелок» разных народов и их представлений о добре и зле, оказалось неспособным к тотальной спайке. Шар «Большого Секуляра» пока еще не разваливается на глазах, но трещит очень громко.

Сообщества потребления, как оказалось, принципиально не отличаются друг от друга. Хотя на первый взгляд они разные, и идеологически настаивают на отличиях.

Либеральное сообщество больше всего похоже на лес. В лесу живут волки и лани, барсуки и белки, муравьи и бабочки. Они охотятся друг на друга, деликатно пожирая жертву в укромном месте. Но не все так скрытно, ведь это еще и огромный метафорический ресторан, где все время едят, едят, едят .. и с огромным интересом и удовольствием это рассматривают и обсуждают.

Патерналистское общество похоже на поле. Там живут сторожевые псы и овцы. Овцы выщипывают то, что доступно  на указанной псами делянке. Верховный пес, вожак стаи, определяет делянку. Овцы ни на кого не охотятся, просто ощипывают выделенную травку. Их регулярно стригут, а иногда и забивают.

И то и другое сообщество игровое. Они играют всегда, и в горе и в радости.  Для всех них очень важно играть. Играть в «выборы», «ритуалы», например, или «демонстрации». Или хотя бы следить за ними. Вообще, следить за играми, выигрышами и проигрышами популярнее, чем играть самим. На то, как играют в футбол, смотрят миллиарды,  тогда как профессионально играют в него десятки тысяч. Виртуальные игры, эти идеальные эрзацы, имитирующие все что угодно, охватили секулярный мир. Детишки с младенчества тянут пальчики к айпадикам, и быстро начинают верить в то, что им удастся пройти все уровни игры.

При либеральном потреблении обязательно играют в свободу, даже на уровне свободы выбора ресторанного меню, это самая популярная игра аж с 18-ого века; кстати, вера и религия у либерального сообщества это всего лишь одни из элементов многообразного разнообразия видения мира.  Что-то вроде старого смешного ритуала и иллюстрированной сказки.

При патерналистском потреблении «свобода» оковычена и зарегламентирована, а религию то возвращали, то отменяли, но как-то не до конца, в нее тоже играли. Превратив религию и церковь в специальный проект, что-то вроде «куклы», которую то прижимали к себе, то отталкивали. Так происходило в России на протяжении почти всего  ХХ- ого века.

Отчего же исчезли отличия прежних антагонистов?  Благодаря одному глобальному общему принципу: и те и другие, практически, перестали верить в жизнь души, в том числе, и после земной юдоли. Что означает следующее: они просто потребляют ресурсы и утилизуются после смерти. На языке простаков — жрут и мрут.

То, что одни делают это свободно и комфортно, а другие под управлением и не досыта уже, принципиально, не важно. И те и другие превратили понятие «душа» в бессодержательное игровое историческое понятие.

Абстрактными стали те ценности, на которых до начала двадцатого века стояла вся цивилизация, которая началась вокруг Средиземного моря несколько тысяч лет назад. Мирские ценности, кажется, победили религиозные страхи. Но, возможно, победа оказалась пирровой.

Огромное количество верующих, тем ни менее сохранились, группируясь вокруг своих религиозных цитаделей. Наиболее активное переживание потери  как «веры» так и «души» приобрело характер жестких, даже, кровавых истерик.  Это привело к  «террористическим проявлениям» на основании «религиозного фанатизма». Простые люди, истово верующие в трактовки своих религиозных канонов, просто сорвались с резьбы, готовые уничтожать и запугивать «жрущих животных», которые ни во что не верят, только потребляют. Вернее, они верят в прогресс, в то, что после 6-ого айфона будет 7-ой, затем 8,9,10,11,12,13… И так далее — до бесконечности. Но это лишь то условие счастливого потребления, на которое «цивилизованно потребляющие разумные животные» согласны.

Без идеи прогресса даже они не понимают перспективы и демонстрируют волнение и дезорганизацию. У патерналистов это выливалось и выливается в стремлении к плановому бесконечно растущему производству,  в разномастных либеральных сообществах — в необходимости постоянного наращивания абстрактного ВВП.

То, что сейчас происходит в мире, а особенно на Ближнем Востоке, начало глобального столкновения верующего, склонного к стоицизму, жестокого по отношению к себе и окружающим, мира, отрицающего чистое потребление, с миром, который видит идею своего существования только в комфортабельном поглощении «хлеба и зрелищ» всех видов.

Потребленцев  пугает и поражает  то, как верующий простак легко прощается с жизнью. И в этом нет ничего удивительного. Для «верующего фанатика» это переход в другое качество и продолжение на душевном уровне нового бессрочного этапа. Для «потребляющего прагматика» это абсолютный конец всего. Поэтому жизнь так прагматику дорога, и он будет цепляться за нее из последних сил. А верующий фанатик освобождает душу от оков тела, если не с радостью и удовольствием, то, по крайней мере, с осмысленным ожиданием будущей бессрочной перспективы. И они уже совершенно не понимают друг друга, хотя вынуждены жить рядом. В этом природа постоянного возрастания взаимного раздражения и взрывов насилия.

На этом же построена мифология мощи метрополии империи потребления. Фильмы, игры, новости рассказывают и показывают «мощь» и «силу». В реальности же войска метрополии стараются избегать физического контакта с противником, перекладывая эту обязанность на своих сателлитов, которых становится все труднее сагитировать отдавать свои жизни за ценности общества потребления, ведь те тоже хотят потреблять и не меньше патронов. Ведь по иронии судьбы либеральные общества являются патерналистскими менторами для неофитов потребления, избравших аналогичную либеральную модель. Их внесистемные противники идут на смерть легко, так как верят в то, что вызывает у «потребленцев» лишь снисходительную усмешку.

Столкновение принципов организации и понимания жизни, на фоне уже не только технических неудач общей глобализации, противостояние крайностей веры и абсолюта потребления, видимо, подошли к пику конфликтного разогрева, а во что это выльется? Никто уже  и предположить не сможет. Россия, которая так и не примкнула, ни к одному из миров, зависла на стадии неопределенности. Будучи и западом и востоком, одновременно; стремясь к потреблению и, в тоже время, презирая его; Россия  тоже фрагментируется, распадаясь на бессвязные части. Многочисленные «русские гамлеты», шарахаясь от своих призраков, с ужасом наблюдают  «распад связи времен», пока успокаивая себя виртуально, в рамках своих сообществ, как на патерналистской, так и на либеральной основе. Но только в случае запуска процесса дефрагментации и общества и сообществ можно будет вернуться к модели классической целостности, обретя утраченный душевный покой, а с ним и безмолвствующий народ- такой вот парадокс. Кто сломал на условном «мировом компьютере» важную кнопку «дефрагментация» уже и не важно, а вот как её починить? Это вопрос теперь более чем актуален.