208. О «новой сакральности» в зодчестве.

Эпиграф:
«После нас – хоть потоп!/ Apres nous le deluge». Маркиза де Помпадур.

Архитектурная теория разорвала хоровод отношений с практикой и, подобно брошенной жене, погрузилась в депрессию. Сама виновата — «одинокая старушка теория» слишком заигралась в идеологические игры мутных времен. И вот итог. Практики сами теоретизирует, сами нападают, сами защищаются, сами оправдываются. Все сами, сами! Место теоретиков, ставшее вакантным, попытались занять новые «толмачи современности» эксперты и кураторы, «свято место пусто не бывает», чего тут поделаешь. Но альянс практики и экспертного кураторства сразу не заладился, и тому много причин. И прежде всего традиционное самовластье заказчика, помноженное на страстное желание исполнителей комфортно потреблять, альянс тех, кто превращает архитектурный замысел в практическое воплощение стал фатальным для сакральности архитектуры. Воплощают по разному, кто-то старательно, кто-то спустя рукава. Выглядит – не очень и в том и в другом случае. Но делать же что-то надо. Не принято просто сидеть и молча «стричь купоны».
Принято искать идентичность. Последнее время. Ищут, ищут. Но не находят. Или делают вид, что ищут. Задумываешься почему? Потому, что отказ от сакральности блокирует декларируемое движение к идентичности мнимых участников этого процесса. Все дело в том, что идентичность накрепко связана с сакральностью; и, подозреваю, связь эта неразрывна.

Короткий исторический экскурс. Вплоть до ХХ-ого века пространства были традиционно сакральными. Где-то с 14-ого века все стабилизировалось. Никто не решался строить что-либо выше Кафедрального Собора, хоть и многим хотелось. Его купол, его колокольни царили над городом. Приходские церкви были пониже, но это тоже были если не доминанты, то акценты. Подавляющее большинство людей готовили себя к переходу в Мир Иной. Это была главная функция земной юдоли. Храмы были ключевыми пространственными посредниками. Либеральных вольнодумцев было — по пальцам пересчитать, как их бойцовых феодальных башен. Конечно, светская власть тоже хотела проявить себя силуэтом, но на акцент редко претендовала. Дворцы и особняки отличались роскошью и крупностью, но своей горизонтальностью признавали иерархию Храма и соборов. Площади организовывали наилучшее раскрытие достоинств Храма в сложившейся городской иерархии.

В 19-веке американцы атаковали сакральный смысл городского пространства. Светская власть сделала купол своим символом. Силуэт города стал менять акцент. Конгрессмены, сенаторы, губернаторы и президенты узурпировали образ , «дорога к Храму» обрела кавычки. Слово «Капитолий» вернули из язычества, как и понятие «Сенат», на деньгах стали попросту и напрямую общаться с Высшими Силами. «In good we trust».

Система сакрального смысла и иерархий городских пространств затрещала. Но вынесла первый удар «светскости». Второй удар был сокрушительный. Его нанесла проснувшаяся от пуританской спячки Мамона. Здания банков вначале обрели колоннады и портики. А после двух мировых войн финансовые центры полезли вверх, уничтожая городскую иерархию. Сити уничтожил купол Святого Павла. «Фостеровский огурец» превратил его пропорции в пародию. «Сакаральный дух» сменил ориентацию. Его толерантность «воспарила» и лишилась границ.

Сейчас здания банков и контор выше Храмов. Прихожане с трудом могут найти силуэт Церкви, да и не ищут. И прихожан в больших городах почти не осталось, затерянные среди подросших и возмужавших объемов «новой светской сакральности», церкви, как правило, пустуют. Все дороги теперь ведут к банку, а не к Храму.

Если можно строить выше Храма, значит можно строить как угодно и что угодно. Сакральной иерархии больше нет. Финансисты заменили каноников, идея Спасения Души выглядит комичной, на фоне идеи спасения или приумножения своих капиталовложений.
Финансисты возглавили новый «сакральный культ», они искренне не понимают, почему еще не полностью обращенный к Мамоне народ ропщет, когда они хотят вбить что-то вроде гигантского гвоздя «Газпромовского» небоскреба в сердце Санкт-Петербурга, одного из последних форпостов сакральной градостроительной иерархии традиционного типа. Даже в центре Рима решаются на «Новую сакральность».

Нелепо даже предполагать, что про-атеистически настроенный и либерально мыслящий агностик в пик эпохи потребления всерьез задумается о своей латентной религиозности и сакральных иерархиях своего же бытия в пространстве. Для него все кончается, когда химический процесс внутри облепленного мясом скелета прекратится. Мертвое тело не годно к последующему использованию, потому и называется «трупом». Для «трупа» все кончено раз и навсегда. Личный итог подводит общую черту.
Поэтому смерти боятся и оттягивают ее до последнего. А пресловутые «душевные волнения» списывают на рудимент , на пережиток прежних клерикальных времен. Душа с этим не согласна и ропщет, как может.
Но страх могучее средство воздействия даже на «человека потребляющего». Дух томится и скребется даже внутри самого «прогрессивного» индивидуума 21-ого века и в этом залог возвращения сакральности и в жизнь в целом, и в иерархию архитектуры городских пространств.

А пока, возможно, что и помимо воли, лозунгом современной архитектуры стало изречение,  совершенно напрасно, приписываемое французскому королю Луи XV, которое является эпиграфом к этой заметке.